Моментами мне кажется, что если бы не карантин, то этой истории не случилось бы. Потому что мы бы просто пошли в кафе на первом этаже Мосгорсуда, а не были вынуждены сидеть в коридоре под дверями залов заседаний часами в ожидании своей очереди.
Но был карантин, и кафе на первом этаже не работало, и мы сидели в коридоре под дверями, за которыми продлевали стражи обвиняемым: молодым и старым, богатым и бедным, случайно попавшимся или давно уверенно преступившим, уверенным в себе и растерянным, опытным и новичкам, всем, кому в свое время обоснованно или не очень избрали стражу как меру пресечения и теперь автоматически продлевали, потому что “обстоятельства не изменились и не отпали”.
Большинство говорили достаточно громко, чтобы сидящие в коридоре могли разобрать их слова, но ее голос был настолько громкий, что невольно заставлял отвлечься и слушать.
Она рассказывала стандартную российскую историю, полную горечи, обиды, несбывшихся надежд и нелепых ошибок, которыми была вымощена дорога в тюрьму.
Она говорила о тюремном быте и одиночестве человека, от которого отвернулись родные и друзья. Она злилась на следователя, жаловалась на незнание, где ее ребенок, на отсутствие писем и посылок и невозможность попасть к врачу в изоляторе, говорила об ухудшающемся самочувствии и уверяла в нежелании препятствовать расследованию, уверяла, что не понимает, почему она сидит в тюрьме, хотя наверняка понимала.
Были моменты, когда ее голос срывался на слезы, и тогда мы переглядывались с Эльдаром и другими коллегами взглядами, выражающими что-то вроде: “Вот же жизнь какая… Н-да… И вот зачем таких там держать? Эх...”
Ей продлили стражу, как и тем, кто выступал до нее, и тем, кто был после, голос за дверью сменился, и можно было отвлечься. Но кафе на первом этаже по-прежнему не работало из-за карантина, а голос стоял в ушах, и я подумала, что ничего страшного не будет, если я подойду и посмотрю на табло, какое дело только что слушалось в этом зале, а потом, узнав фамилию и инициалы, прикинула, что не так много вариантов надо будет испробовать, чтобы угадать имя и отчество. Три или четыре разные комбинации, 300–400 руб. придется потратить на «ФСИН-письма», одно из которых наверняка дойдет до адресата, а если придет ответ, то можно просто поинтересоваться насущными потребностями и сделать недорогой заказ в магазине. Ведь женщина и тюрьма несовместимы. Да, еще можно попросить содействия приблизить встречу с врачом.
Прошли две недели, и я обнаружила себя в регулярной переписке с ней. Она рассказывала про камерный быт: сигареты, заработанные написанием апелляционных жалоб и массажем. Радовалась, что теперь и ей тоже приносят письма, как другим. Ее принял врач, спросил, кто мог бы приносить лекарства с воли и когда она планирует освободиться, потому что ей бы, конечно, надо серьезно лечиться.
Я не планировала с ней встречаться, но мы встретились, когда у меня образовались свободные полдня, и долго говорили про ее жизнь, такую типичную и тоскливую, и про уголовное дело, в котором за три года следствия она, курьер, развозивший липовые регистрации, постепенно стала членом организованной группы. Принесенный потерпевшим ущерб по четырем вменяемым ей эпизодам - 12 тыс. руб. Квалификация: четыре эпизода по части 4 статьи 159. Четыре тяжких состава. Я ей сочувствовала и очень сожалела, что занята и никак не могу ей помочь, кроме как с заказами из тюремного магазина.
Вчера я выступала в суде по продлению меры пресечения. Как я там оказалась? Зачем? Говорила про то, что да, она совершила глупость, приехав из Москвы в N-скую область навестить отца, не предупредив следователя и не взяв у него разрешения на отъезд, и да, это было нарушение подписки о невыезде, но это не может рассматриваться как попытка скрыться, потому что пытающийся скрыться человек не едет скрываться по адресу своей регистрации.
Я говорила про необходимость найти родных (где ребенок-подросток, неизвестно до сих пор, скорее всего с отцом, но она не помнит ни одного номера телефоны, все в ее телефоне, который изъят) и сходить к врачу — немедленно, пока не стало поздно, и понять природу новообразования, увеличившегося в пять раз с момента последнего осмотра.
Я говорила про то, что нельзя всерьез воспринимать ходатайство об очередном продлении следствия из-за невыполненного следственного действия “ознакомление с делом”, когда в действительности речь идет о трех страницах из двух томов (“из 290 листов дела в таком-то томе она, судя по графику, ознакомилась только с 289”).
Я говорила, что мы должны быть людьми, и злилась на себя, что выгляжу со стороны наивной дурой, потому что мы должны быть участниками процесса, у каждого из которых своя роль. А роль суда, выслушав участников процесса, прийти к законному и обоснованному мнению, что «ходатайство следователя подлежит удовлетворению, поскольку заявлено надлежащим лицом, в установленном УПК порядке, обстоятельства не изменились и не отпали...»
А потом вышел судья, из-под мантии которого виднелся кусок красной футболки.
И зачитал постановление, которым следователю в ходатайстве отказал потому что “бесконечно повторяющиеся необоснованные основания…” и отпустил ее под залог в 500 тыс. руб. Под залог! “Вы не могли бы объяснить мне, я немножко не поняла” - обратилась она ко мне из аквариума. “Тебя отпускают, если найдешь 500 тысяч рублей. Под залог. Прямо как в Америке”. “А-а-а, ясно”, - она опустила голову.
Я знаю, что она не найдет таких денег. Потому что до сих пор у нее не находилось на конфетки к чаю и предметы гигиены из СИЗО-мага.
Отпустить под залог! В продлении стражи отказать. Суд. Принял. Обоснованно. Решение. Нормальное. Вменяемое. Аргументированное. В аресте отказать. Залог. 500 тыс. - минимум по тяжким преступлениям. Кто же виноват, что “мошенничество организованной группой” — это доставка курьером конвертов людям в метро. Кто виноват, что у нее нет ничего за душой, что можно было бы заложить, подо что можно было бы взять кредит. Что никто из ее семьи не нашел возможности к ней прийти на свидание, передать передачку.
Заглядывая вглубь себя, я нахожу там и другие чувства: обиды на то, что эти чертовы обстоятельства мешают реализовать свою мечту выступить в роли победителя мерзкого конвейера продлений стражи, в котором каждый говорит заученные тексты и никто никогда не смотрит на человека в клетке, мешают почувствовать гордость за причастность к внедрению такой правильной и цивилизованной практики, как освобождение под залог. Что я не могу довести до конца эту историю оставленной всеми арестантки, чей голос из-за двери мы случайно услышали и решили вмешаться, почувствовать себя немножко посланником высших сил, восстанавливающих справедливость, стать орудием вселенной, которая решила проявить немного милосердия.
