«И роста нет, и счастья нет». Профессор Александр Аузан о реалиях российской экономики

В российском обществе сформировался новый социальный контракт: ограничения в потреблении в обмен на ощущение принадлежности к великой державе. Благодаря этому россияне готовы терпеть падение реального уровня доходов и ухудшение жизни. При этом если в нулевые, когда в страна получала большой доход от нефтяной ренты, была справедлива фраза «рост есть, а счастья нет, то теперь она изменилась — «И роста нет, и счастья нет». Такое мнение 18 сентября высказал во время своей лекции в Вятском государственном университете экономист Александр Аузан. «7x7» публикует текст выступления профессора, которое завершается предложениями о том, как стране выйти из сложной ситуации.

„Здравствуйте, уважаемые друзья и коллеги. Не первый раз в вашем городе. Прошу прощения, что не удалось привезти хорошую погоду, потому что в Москве изумительное утро. А здесь правильная рабочая атмосфера, как мы пришли к выводу, потому что зал лучше заполняется, когда природа относится не очень хорошо.

Уважаемые друзья и коллеги, то, что я буду вам рассказывать, — это мысли страшно еретические. Слайды, которые вы увидите, — это то, что готовилось для профессионального обсуждения, которое вчера вечером состоялось в Москве. Поэтому я буду говорить несколько шире, чем то, что написано на слайдах, и буду говорить вот о чем. Как член Экономического совета при Президенте и Экспертного совета при Правительстве, я, конечно, много, часто погружаюсь в нынешние обстоятельства и хочу сказать, что они достаточно тяжелы. Более того, ближайшие прогнозы не очень радостные. Мы это будем обсуждать с председателем правительства на бизнес-форуме, на инвестиционном форуме в Сочи. Только что мы завершили такой большой опрос членов Экспертного совета при Правительстве по поводу возможных инвестиционных перспектив.

Я напомню, в какой ситуации мы находимся, прежде чем говорить о больших, долгосрочных стратегиях. С 2011 года у нас началось замедление экономического роста. Не с 2014. То есть это связано не с санкциями и не с падением цены на нефть. Это связано с тем, что мы прежнюю модель роста отжали до конца и даже немножко больше. Та модель, в которой мы находимся, с моей точки зрения, с середины 60-х годов, — все, она выдохлась. Мы больше не можем ехать на газовых и нефтяных ресурсах. И дело не только в конъюнктурных колебаниях цен… Дело в том, что уже начался сдвиг в структуре, связанной с альтернативными источниками энергии. Было понятно, что из кризиса 2008–2009 годов нужно выходить в другую дверь, а мы вышли в ту же самую. Мы попытались выйти назад, в тучные годы, которые нас с 2001 по 2008 годы радовали хорошими экономическими результатами. Среди московских экономистов, которые занимаются стратегиями, тогда появилась фраза: «Рост есть, а счастья нет».  Там тоже было непросто, но с экономическими результатами было хорошо — теперь мы это узнали. Так вот, замедление начинается с 2011 года. Был небольшой всплеск, связанный с инвестициями в Олимпиаду. Как бы мы ни ругали «Олимпстрой» и потери, которые там произошли (а они произошли), но 50 миллиардов долларов, брошенные в экономику, все равно ее стимулируют. А дальше началось затухание. Нашей экономике нужно для прежнего роста минимум 15 триллионов рублей в год. Мы их не можем обеспечить. Теперь мы в кризисе, к тому же, я полагаю, и в новой фазе мирового кризиса.

В кризисные годы расчет идет на государственные инвестиции. Давайте посчитаем. Сразу выносим за скобки 500 миллиардов долларов резервов ЦБ, потому что они для сохранения макроэкономической стабильности. Нельзя трогать, мы потеряем управляемость. Остаются 9 триллионов рублей — резервы правительства. Ну и еще 4,5 триллиона в бюджете инвестиционных статей. Всего — 13,5 триллионов. Причем 9 триллионов — не возобновляемые. Да, это из внешних накоплений. Мы с трудом можем на один год обеспечить инвестиции. Потом все, если мы рассчитываем только на государственные инвестиции. У бизнеса есть, но тоже не очень много — порядка 14 триллионов рублей. Только бизнес в этих условиях инвестировать боится. Инвестиционный климат пока плохой. Даже если будет хороший, я не уверен, что это решит вопрос. Если мы сделали хороший инвестиционный климат, то для кого, если западные инвестиции перекрыты санкциями? Вы восточными их не замените. С восточных рынков можно получить примерно 20 миллиардов долларов в год с Китая, и учтите, это считали до того, как в Китае началось обрушение фондовых рынков, и примерно 5 миллиардов долларов с арабского Востока. А нужно получать 100–150 миллиардов инвестиций в год. Мы как-то привыкли к таким масштабам.

Деньги есть у населения — 21 триллион рублей в депозитах, бумагах, рублях, и порядка 10 триллионов рублей — в валюте. 31 триллион, больше, чем у бизнеса и правительства вместе взятых. Только кто же даст эти деньги на развитие промышленности, когда люди хотят вкладывать в депозиты под высокий процент и на короткий срок, а промышленность хочет на длинный срок и под низкий процент. Грабить население в очередной раз? Я считаю, что мысли такие есть, но им надо противостоять — потом возникает длинная «изжога», деньги уходят из финансовой системы. Бывают инвестиционно-вынужденные реформы, бывают реформы валютных вкладов, пирамиды, которые хорошо вытягивают деньги из населения, народные IPO.

И роста нет, и счастья нет. Нет сейчас средств выйти из кризиса. Это не означает, что дело безнадежно — жизнь продолжается. Я покажу несколько слайдов из презентации, которая будет демонстрироваться на форуме в Сочи перед председателем правительства на пленарном заседании.

Когда говорят «мы достигли дна» — я не понимаю этот разговор. Уважаемые экономисты, вы вначале природу кризиса определите, а потом уже заявляйте. Про «дно» принято говорить при циклическом кризисе. Адаптировались к низким ценам — начался рост. У нас не тот тип, у нас кризис инвестиционный, у нас модель прежняя загноила. Какое «дно»? Нет никакого «дна». Пока мы не найдем выход с инвестиционной подпиткой — решения не будет. Существует несколько вариантов. Можно стимулировать сердце государственными инвестициями, но нужно понимать, что их мало. Сожжем — больше не будет. Может быть, это придется делать, потому что выборы впереди, не только в 2016, но и в 2018 — политический цикл. Может быть, надо выстраивать частно-государственные партнерства. Я как раз думаю о таком варианте, чтобы не вводить валютные ограничения. Плохо, если вы вводите ограничение на движение капитала по одной простой причине — какие гости к вам придут, если вы их обратно не выпускаете по их собственному желанию?

Надо подумать о том, как привлекать деньги населения. Мы думаем о том, как формировать облигации для частного бизнеса и населения на основе инфраструктурных проектов, где была бы государственная капитализация. Может быть, надо искать варианты, связанные с накопительной пенсионной системой. Это вызывает жесточайшую схватку в правительстве. Как только в бюджете дыра — предлагают конфисковать будущее. Предложение заморозить накопительные пенсионные деньги — ужасное предложение, потому что оно режет «длинные» деньги. Мы лишаем себя будущего. Выбор, на самом деле, непростой, хотя, я полагаю, и секвестры бюджета уже на пределе. Если их сокращать, то посыплется сеть бюджетных учреждений — образование, здравоохранение и так далее. Люди утратят доступность того, к чему они так привыкли. Я имел неосторожность на совещании у председателя правительства бестактно сказать министру финансов, что мне не кажутся правильными секвестры, которые вообще не ориентируются на то, какой тип расходов сокращается. Но теперь, как мне кажется, Минфин занимает более серьезную позицию, чем весной этого года. Разом сократить все — это создать красивую надстроечку над тонущей экономикой. Стабильность, сбалансированность бюджета — это вообще не главная вещь, когда у вас кризис в стране. Получается циклическое регулирование. Это не вклад в экономику, а поддержка ощущения стабильности.

Предметом моего сегодняшнего рассказа будет не среднесрочная стратегия на 3–5 лет, а выход из этого инвестиционного кризиса. Я думаю, что из кризиса минимум 3 года придется выходить. Я хочу поговорить о совсем далеких стратегиях. Пока «Стратегия-2030» не принята. Пока делается то, что должно делаться по закону о стратегическом планировании — работа над «Стратегией-2030», но, по мнению ведущих экономистов, в этих условиях невозможно сделать новую стратегию, потому что многое меняется — страна в инвестиционном кризисе, мир входит в новый виток. Август — традиционный месяц отпусков и неприятностей в России. Может, не все заметили. В резонанс вошли биржи Шанхая и Нью-Йорка — падение в Шанхае, потом падение в Нью-Йорке, потом снова в Шанхае. Я вижу здесь новую фазу мирового кризиса. В этот раз кризис пришел не с Запада, как в 2008 году из Нью-Йорка, а с Востока, из Китая. Я давно сомневался, что китайская конструкция так прочна, как она умеет себя показывать миру. Во время кризиса 2008–2009 года нас поражал один фактор — темпы роста Китая, их отчетность не совпадала с потреблением электроэнергии. Так не бывает. Если вы сокращаете закупки электроэнергии и при этом не внедрили энергоемкие технологии, то у вас роста быть не может. Многие здесь росли в СССР — мы знаем, как делается такая статистика. Трудно сказать, что на самом деле происходит в Китае. КНР похожа на человека, который плохо умеет ездить на велосипеде. Он быстро ездить умеет, а медленно — нет. Нижний предел скорости, с которой он может ехать, — 6% роста. Германская экономика может ездить при  -1%, она не разобьется. Сейчас у Китая скорость 6,1%, где-то на грани. Если показатели упадут ниже, то взорвутся большие структурные диспропорции, которые есть в этой несильной экономике. Да, она вторая по размеру, но нужно учитывать, что она идет на полтора миллиарда населения. У Китая есть проблемы трансформационные, потому что эта страна проходит точку, похожую на СССР конца 50-х — начала 60-х. Ресурсы деревни кончились, дешевой рабочей силы больше нет, экстенсивные расширения прошли. Нужно переходить на что-то другое. СССР, надо сказать, не справился с этой экономической задачей, начал отставать с середины 70-х годов. Справится ли Китай — неизвестно. Но оттуда генерируются сигналы мирового кризиса, потому что мы очень зависим от энергопотребления Китая.

Падение цен на нефть — это результат двух нервных факторов. Во-первых, это сокращение спроса КНР, а не Европы, которая, как и Америка, имеет энергосберегающие технологии. А Китай не имеет — там энергозатратные, грязные технологии. Если в Китай падает — спрос на энергоресурсы падает и во всем мире. Второй фактор — это то, что предложение не падает. Оно не падает, потому что арабские страны, прежде всего Саудовская Аравия, пытаются задушить младенца в колыбели — сланцевые американские технологии. Если эти технологии пройдут через грань экономичности, то позволить добычу нефти и газа смогут многие страны. Это плохо не только для Саудовской Аравии, но и для сырьевой России. Я уверен, что не американская рука душит российскую нефть, а Саудовская Аравия «воюет» в интересах России с американскими производителями. Не думаю, что удастся задушить сланцевые технологии. Просто они стали развиваться гораздо быстрее, чем все ожидали.

В этой ситуации падение Китая может вызвать новую волну кризиса. Реагирование идет на такие вещи, как, например, снижение девальвации юаня на 1,5–2%. Скажем честно, Россия — не главный актер на этой сцене.

Если ситуация вам кажется безвыходной, то один из способов разрешения состоит в том, чтобы отойти на дальнее расстояние и посмотреть со стороны, из будущего. Если вам удастся это сделать, то вы сможете обнаружить неожиданные ходы сегодня. Экономика — вообще штука поведенческая. Этим я очень плотно занимаюсь в последние месяцы. 1 июня я сдал доклад председателю правительства о необходимости разработки другой концепции «Стратегии 2030– 2035». Поручением председателя правительства создана рабочая группа, которую я возглавляю и которая должна к 1 октября представить, как работать над стратегией.

Я излагаю свой взгляд, это не точка зрения рабочей группы или правительства Российской Федерации. Эта работа кажется мне очень важной, потому что один из факторов выхода из инвестиционного кризиса сегодня — это увидеть путь, куда мы идем.

 

 

За последние 15 лет было три стратегических документа, два из которых считаются действующими: Программа Грефа, «Концепция долгосрочного развития России» и «Стратегия-2020». Первая, программа Грефа, была рассмотрена 27 июня 2000 года на заседании правительства РФ, принята за основу, и больше к ней правительство не возвращалось. Она не была принята как действующий акт, но стала действующей программой первого путинского срока.

«Концепция долгосрочного развития — 2020» создавалась Министерством экономики России, фактически в закрытом режиме при недостаточном привлечении экспертов. Тогда министром экономики была Эльвира Набиуллина, а ее замом был Андрей Клепач. Оба наши выпускники, поэтому мы немножко знали, что там происходило. Была проделана серьезная работа, когда показатели были состыкованы между собой, но случилась драма. Программа пошла на рассмотрение заседания правительства в сентябре 2008 года. Как вы помните, именно тогда начался мировой кризис. Я был среди тех экономистов, которые подписали письмо председателю правительства РФ Владимиру Путину. В этом письме мы призывали его не ставить подпись под этой концепции по одной причине — ушли сценарии, на которых она считалась. Но 6 октября 2008 года правительство утвердило «Концепцию долгосрочного развития — 2020». Я думаю, что с политической точки зрения это был правильный шаг — во время острого кризиса надо успокаивать: «Мы про будущее говорим, у нас все нормально». На деле с тех пор фиксируется непрерывное отставание от тех цифр, которые в концепции, а иногда и противоположные движения. Разрывы серьезные, примерно в 2,5–3 раза.

«Стратегия-2020» — это опять документ, который никогда не принимался. Это набор альтернативных экономических позиций, разработанный большой группой экспертов, в том числе и мной. Только эти разработки забыли принять, потому что для этого нужно было сделать выбор по развилкам. То есть делать какие-то вещи, противоположные тем, что указаны в «Концепции долгосрочного развития — 2020», а это политически всегда очень тяжелый вопрос. Из «Стратегии-2020» было реализовано очень немногое.

Есть один недостаток во всех этих очень важных и замечательных документах — они все про то, как грести веслами, а не куда плыть. Чаще, ровнее, нужнее — про эффективность. А наше движение — это путь куда?

Попытаюсь показать вам это на графиках.  Я буду делать это в терминах, близких мне, как институциональному экономисту. Не в темпах, не в уровне сырьевой зависимости — он сейчас близок к единице по соотношению цены на нефть и экономической динамике. Я покажу то, что происходило с ожиданиями по поводу происходящего в экономике, со стороны населения и власти, и на чем строились реальные экономические показатели.

 

 

Первый период — это реформы 2000–2003 годов по программе Грефа. Там в преамбуле было написано, что страна будет стремиться к реализации общественного договора «налоги в обмен на порядок». Это была точная формулировка для того времени, поскольку главное ощущение после 90-х, что нужны какие-то нормы, правила. Власть согласилась обеспечить правопорядок, но потребовала прекратить «химичить» с налогами — за общественное благо надо платить. Собираемость налогов выросла. Это связано не только с реформами налогообложения, но и с пониманием того, что для чего делается — устранялись административные барьеры, принимались кодексы, ликвидировались ограничения между областями и так далее. Не выдержали этот курс — сложный вопрос. Был серьезный кризис вокруг дела ЮКОСа. Тогда возникли разногласия между главой администрации президента, председателем правительства и президентом по поводу того, что и как нужно делать. Но был и другой фактор — начался мощный рост мировых цен на нефть. Это было похоже на ситуацию 1965 года с косыгинскими реформами. Делать реформы всегда тяжело и болезненно. Получать «пенсию» от нефтяной ренты гораздо приятнее. Обычно этот соблазн в России действует, ведь до нефти были другие сырьевые источники. Для крепостного хозяйства рента в течение пяти веков — нормальное явление. Мы все время пытаемся жить на ренту. Поэтому произошел сдвиг, который был экономически обеспечен доходами от нефти.

Что такое общественный договор? Это такой имплицитный контракт, это обмен ожиданиями по поводу основных прав собственности и свободы между группами населения и власти. Фактические ожидания здесь сложились следующим образом: власть обеспечивает экономический рост на 9–10% в год, а в обмен потребовала лояльность. Отменили выборы губернаторов. Социология показывала, что люди не хотели их отмены, но никто не протестовал, потому что это нормальная формула существования: «Вы не лезете к нам, мы не лезем к вам. Сами там разбирайтесь, сколько вам нужно оппозиции и какой, кого и куда сажать». Захотели в Турцию слетать — слетали, захотели бизнес открыть — как-то открыли. И так жили, пока деньги не стали кончаться. Кризис 2008–2009 годов заставил переформатировать контракт. Денег у государства уже не хватало. Наступивший кризис был первым, в котором Россия участвовала как взрослая девушка. Выход из кризиса 1998 года, как говорили, был через аэропорт Шереметьево, а кризис 2008 — через Байконур. У правительства были разные способы преодоления кризиса — помогать производителю, собственнику или потребителю. Большинство европейских стран помогали производителю. У нас вначале помогли собственникам сохранить контроль, а затем пошли на массовую накачку спроса через повышение пенсий и зарплат бюджетников. В тот момент это было очень выигрышно, ситуация была смягчена. Еще выгоднее это было с политической точки зрения. То, что я назвал «электоральным кризисом» 2011–2012 годов, Болотная и так далее, когда практически все мегаполисы выступали против власти, требуя перемен. Власть прошла через этот трудный момент не потому, что маневрировала, а потому, что смогла опереться на бюджетников и пенсионеров. Это серьезная сила в стране.

 

 

Но дальше что? Денег уже нет. Социальные статьи — хорошая штука, но дико дорогая. В современном мире ее может позволить себе, пожалуй, только Германия. Франция уже вряд ли. А российская власть этими решениями 2008–2009 годов сформировала долгосрочные отношения, на которые у нее нет денег.

В 2014 году подход изменился. Крымская политика, ужесточение внешнеполитического курса — это серьезнейший поворот в отношениях между обществом и властью в России. Почему он произошел? Был ряд причин. Во-первых, не было денег на продолжение прежних отношений. Кризис региональных бюджетов начался с 2013 года примерно, пенсионная система уже перестала сшиваться, сходиться. Начались сворачивания накопительных средств — «длинные» деньги начали затягивать в годовой бюджет. Стали «сжигать» институты ради сбалансированности годовых бюджетов. Замедление, стагнация — чем это возместить? Компенсировали расширением пространства: Крым, Абхазия, Арктика. Это опиралось на серьезные культурные предпосылки, потому что, например, по Юрию Лотману архетип русской культуры связан с необходимостью отдавать себя и представление о необходимости формирования больших пространств. Это сочетается с тенденциями советского периода. Такая политика, не скрою, привела к очень тяжелым проблемам.

Вернемся к концу 50-х — началу 60-х годов. Высшая точка развития СССР. Я думаю, что это вообще высшая точка, которую достигала наша с вами страна за всю историю: космос, нобелевские лауреаты, Куба, развитие искусств. Тогда для привлекательности своего образа СССР очень много сделал. Но при этом внутри страны тяжело жить, экономика дефицитная. В социально-привлекательной стране есть скрытая язва, которую все труднее скрывать. И когда мы говорим о перестройке и революции 1991–1993 годов; скорее всего, это была не либеральная, а антидефицитная революция. Транзит прошел успешно. Но это был транзит из дефицитного общества в общество потребления. Смотрите — вначале шоковые реформы, но тем не менее поддержка у политического режима есть, потому что он предоставил  не только доступ к идеям и книгам, как Горбачёв, но еще к колбасе и джинсам. При Путине это начинает двигаться в регионы — с низкими ценами, торговыми сетями и мобильной телефонией. Общество потребления сформировалось, причем во всех своих видах и формах.

Население как-то накормили. И тут оно вспоминает: «Помнится, раньше мы были великой державой. Теперь это где?». Именно потому, что была решена проблема дефицита и создано общество потребления, появилось желание восстановить былое величие. Власть ответила: «Пожалуйста».

Будем откровенны, с апреля 2014 года реальные доходы населения упали более чем на 10–12%. Такого падения не было с конца 90-х годов. И что, люди вышли на улицу? Нет. Индексы социального настроения высокие, у власти хорошие рейтинги. При этом уровень жизни падает, начинаются увольнения. Он и будет падать. Тогда в чем дело? Сформировался новый социальный контракт. Люди готовы идти на ограничения в потреблении в обмен на ощущение принадлежности к статусу великой державы. Иногда это выражается в изречении «телевизор побеждает холодильник».

Как двигаться дальше? Здесь проблема. Чтобы этот контракт обеспечить, необходимы внешнеполитические успехи и военные победы. Это страшно большие риски. Я хочу напомнить, что у СССР был военный паритет с США, и при этом Союз держал за собой гораздо большую долю мирового ВВП, чем современная Россия. Тогда было до 3%, а сейчас 1,7% — и это при высоких ценах на нефть. Эта наша «экономическая мощь». Не очень-то.

Есть другой вариант обеспечить этот социальный контракт — знаковые проекты. На Марс лететь, Арктику осваивать… Может быть. Я совсем не исключаю, что в 2016–2017 годах начнутся инвестиции из того самого фонда национальных резервов правительства, чтобы двинуть какие-то знаковые проекты. Но для того, чтобы сдвинуть страну к лучшему, нужно решить одну проблему.

Вы видите результаты опросов членов экспертного совета при правительстве России по поводу того, куда вкладывать деньги, что желательно, а что вероятно. Зеленые столбики — это куда надо вкладываться. Члены совета — люди с разными взглядами, но у большинства на первом месте идет вложение в человеческий капитал, в образование и здравоохранение. Это могут и подтвердить два экономиста с совершенно разными политическими взглядами, которые недавно высказывали представления о будущем. Это Сергей Глазьев — в «Ведомостях» была утечка его вариантов стратегии, где невиданно большой процент ВВП должен быть вложен в образование и здравоохранение. И одновременно выступает Алексей Кудрин, который говорит о человеческом капитале как о цели нашего развития. Два совершенно разных спикера. Вот и эксперты правительства говорят о том, что надо вкладываться в человека, его развитие.

На втором месте инфраструктура. Ну вы видите, в России две проблемы — дураки и дороги. По поводу дураков — надо вкладываться в образование и здравоохранение, а по поводу дорог — надо вкладываться в инфраструктуру.

В оборонный комплекс тоже надо вкладываться, но не так сильно. Там 17%.

Теперь обратите внимание на линию. Она показывает ответ на вопрос, куда, скорее всего, пойдут деньги. Здесь все по-другому. Наименее вероятны вложения в образование и здравоохранение, несколько более вероятно вложение в инфраструктуру. Больше всего денег, по мнению экспертов, уйдет на оборонно-промышленный комплекс. Это «ловушка колеи». Это главная проблема, которую стратегия должна решить. Мы говорим, что идем прямо, а сами идем налево.

Сколько раз правительство и президент провозглашали необходимость вложения в человеческий капитал, пространственное развитие, диверсификацию? Как только мы начинаем смотреть реальную динамику, мы видим прямо противоположную сторону. Идет концентрация населения уже не за Уралом, за Волгой. Сейчас у нас драматически падают вложения в здравоохранение и образование.

Вот это — про доверие. Некоторые экономисты считают, что всем крупным скачкам предшествовало накопление социального капитала. Взрывное доверие людей друг к другу. Падают издержки коммуникации и начинается скачок. Что у нас? По прогнозу политическое доверие будет оставаться на одном уровне, доверие к правительству будет снижаться из-за кризиса. Хуже всего то, что в красном кружке. Роста доверия не предвидится. Причина — в кризисе доверия.

Приведу пример, который много обсуждался московскими экономистами. Думаю, что и здесь обсуждался. Мы помним, что при переходе к плавающему курсу рубля самый страшный день был не 15, а 16 декабря 2014 года, когда всеми мерами не удавалось установить контроль над курсом. Рушился курс рубля, несмотря на интервенцию, ограничения по продаже валюты, изменение ставки процента, изменить ситуацию не удавалось. Мне было страшно. Я написал Эле [Эльвире Наибуллиной, главе ЦБ]: «Держись!». Мы были на грани потери управляемости экономикой. Была версия, что дело было в деньгах, выданных одной компании [видимо, Аузан имеет в виду «Роснефть»], — якобы ей выдали 10 миллиардов долларов, а они «выкатились» и сломали рынок. Да, деньги действительно были даны компании, только они были даны вне рынка, ЦБ все правильно сделал, ничего не попало на рынок. Только рынки не поверили, что регулятор может так справиться с задачей. Рынки не верили, и поэтому они вели себя так, как будто эти деньги попали на рынок. Вот это и есть кризис доверия.

 

 

Есть еще одна важная вещь — горизонт планирования. На слайде указан реальный коэффициент планирования лиц, принимающих решение сейчас, по мнению экспертов, работающих в правительстве. Можно попытаться увеличить до 5–6, а надо на срок 10 и более лет.

Давайте вернемся от этого графика к первому, тогда станет понятно, почему мы планируем одно, а делаем другое. Вложение в образование и здравоохранение. Когда они дают эффект? Бог его знает, может, через 10 лет, может, больше. То есть для людей, принимающих решение с трехлетним горизонтом, их вообще не существует. Вложение в дороги. Ну опять, они окупаются-то долго, но вложение в дороги интересно тем, что можно украсть треть и при этом как-нибудь сделать. А военно-промышленный комплекс? Там же вообще никто ничего не может узнать. Тем более, что это можно оправдать: «Республика в кольце фронтов, враги кругом, товарищи». Поэтому, если вы понимаете, что горизонт планирования не больше трех лет, то вы понимаете, почему все переворачивается. Да, все согласны. Греф как-то сказал одному американскому ученому, который утверждал, что нужно реформировать естественные монополии: «Да, профессор, мы знаем, что у нас больна печень, но лечить мы будем легкие». Причина в низком доверии в короткие горизонты планирования.

Можно ли изменить ситуацию? Если мы понимаем, в чем проблема, то, наверное. Давайте осознаем, к чему ведет в образе будущего вложение в то или иное направление. Если мы будем говорить о нефтегазовом потенциале. Когда я делал доклад председателю правительства, я сказал: «Дмитрий Анатольевич, я вам могу сказать, как будет выглядеть Россия в 2030 году, если мы будем двигаться в прежнем тренде, нефтегазовом. Катастрофы не произойдет, она не распадется. Это будет скучная страна, через которую, как писал Сорокин, будет мощная дорога из Китая в Европу. В стране будут жить гастарбайтеры, менеджеры и охранники. Детей будут срочно отдавать в финскую школу». Такова Россия 2030 года, если ничего не делать.

Какие у нас есть потенциалы, кроме нефтегазовых? Надо смотреть на крупные потенциалы мирового значения. Это, прежде всего, человеческий потенциал. Мы можем долго критиковать наше образование, но факт остается фактом — когда мои выпускники уезжают за границу, они делают очень хорошую карьеру. Может быть, это природная одаренность. Так или иначе, мы до сих пор производим человеческий капитал, признаваемый миром. Это показывает статистика при движении наших соотечественников на трех основных рынках: США, Германия, Израиль.

У нас есть пространственный потенциал. Мы самая большая страна мира. Посмотрите в справочниках — это правда, а не китайская статистика. Это означает, что довольно много скрытых возможностей пространственного развития, не только «великий шелковый путь», который сейчас соединяет Запад и Восток. Это может быть коридор Север — Юг, может быть трансполярное сообщение с Канадой и США. Только надо не через Восток или Запад вести, а через полюс. Это может быть Северный морской путь, в котором возможно сообщение подводными лодками. Или деконцентрация дорог, чтобы не через Москву летать из одного соседнего города в другой соседний город. Много чего можно тут.

Если брать военно-технический потенциал, то он есть. Мы оружейники, мы можем производить оружие всех видов, и у нас его много накоплено. Это тоже потенциал.

Если мы говорим о вложениях в ВПК, то здесь мы можем себя позиционировать как военно-исследовательская страна. Если вкладывать в человеческий потенциал, то это страна умных людей. Или самая большая страна мира, что факт, если вкладывать в инфраструктуру. Это некие образы страны, между которыми нужно выбирать.

Главная проблема в создании стратегии будет, как и всегда в России, — попытаются взять все лучшее и соединить, выбрать все хорошее против всего плохого. Но ничего не получится, у вас ресурсов, гениев не хватит. 1,7% мирового ВВП на данный момент, а вы размечтались реализовать все образы сразу. Это невозможно, вам придется выбирать.

Я полагаю, что стать военной сверхдержавой по экономическим и технологическим причинам нет возможности. На стране умных людей мы сходу не выедем, потому что, если это правильно, это не означает, что в этом кто-то заинтересован. Если мы понимаем, к чему хотим двигаться, то нам легче решать проблемы. Как мы будем решать проблему перехода от тренда, который нас тащит к тренду, который мы провозглашаем.

Нужны три вещи. Первая — нужно состыковать частные, корыстные, шкурные интересы сегодняшнего дня с далекими целями. Нужны промежуточные цели, которые состыкуют наши мечты про будущее и интересы сегодняшнего дня. Это возможно. Во-вторых, дело не только в том, как устроены законы и организации, а в том, как у нас устроены мозги и души. Накопление доверия для скачка — это вопрос культуры, а не экономики. Нельзя совершить рывок, если не проводить определенные культурные правки. Необходимо менять неформальные институты. Если формальные институты производятся парламентами, то неформальные институты производятся школой, тюрьмой и армией. Если вы хотите поправить культуру, например, взаимоотношения друг с другом, то нужно заниматься школой, тюрьмой и армией. В-третьих, если мы говорим о смене социального контракта и хотим, например, чтобы развитие было вокруг человеческого капитала, то нужно создавать спрос. Сейчас спроса на умных людей нет. Для нынешнего тренда нужно 30–40 миллионов человек, а не 140 миллионов. Нефтегазовой экономике больше не нужно. Остальные необходимы для сохранения территории и охраны границ. Или повышать политическую роль, влияние, переговорную силу тех, кто является носителями человеческого капитала. В этом случае будет спрос на другие институты.

Раньше считалось, что существуют страны развитые и неразвитые. Нет, они бывают двух совершенно разных видов: экстрактивные и инклюзивные. Экстрактивные позволяют хорошо выжимать доход. Инклюзивные — это страны, в которых хорошо жить. Европейцы строили экстрактивное государство в Конго, чтобы оттуда выжимать, и инклюзивное в Канаде, чтобы там жить. А мы живем в стране шахт, терриконов, нефтяных вышек. Поэтому у многих желание здесь иметь доходы, а семью куда-то спрятать. Потому что жить среди терриконов и отвалов плохо. В институциональном смысле все так устроено.

Сейчас я вам покажу еще один слайд, и мы начнем успокаиваться.

В стране есть три типа инвесторов — государство, частный бизнес и население. Есть три образа будущего. И есть задачи социокультурные, внеформатные, которые надо решать. Горизонт планирования расширился, и то, куда мы хотим прийти, совпало с тем, куда мы идем. Один мой друг биолог сказал: «Саша, на наших могилах напишут „Они заблуждались искренне“».  Если эта схема — не заблуждение, то тогда можно делать вот что.

Это пять реформ, которые нужно будет осуществлять в ближайшее время для того, чтобы начать движение от того образа, в котором мы находимся, к тому, в который мы желаем попасть. В оборонно-промышленный комплекс пойдут настоящие вложения. Это плохо? И плохо, и хорошо. Люди, на самом деле, не очень любят частые инновации, потому что им необходимо приспосабливаться. А для экономики это хорошо. Поэтому человека можно либо обмануть и впарить ему компьютер под названием автомобиль, либо испугать, сказав: «Не хочешь кормить свою армию, будешь кормить чужую». Вопрос только в том, можем ли мы сейчас использовать эти вложения в ОПК для интеллектуального маневра и использовать его в эту сторону, в сторону развития человеческого капитала. Я думаю, что можем. Во-вторых, нужны государственные инвестиции, чтобы выйти из кризиса. Только не надо вводить валютные ограничения. Надо делать частно-государственные партнерства с агрегациями для частного бизнеса и населения. Также необходимо произвести децентрализацию налогов в пользу регионов. Это я не перед поездкой в Киров придумал, это мы вчера в Москве обсуждали. Образование и здравоохранение населению гораздо нужнее, чем бизнесу, а тем более государству. Если вы приближаете эти вещи к народу и при этом идете на прямые налоги, чтобы население могло высказаться, куда направить эти деньги, так называемые «селективные налоги» (они есть в Испании, Италии, Германии), то вы создаете эту связку. Пока мне не удалось убедить правительство, что на это надо пойти. Сейчас я считаю, что будет высокий налог на недвижимость, на средний класс. У нас очень тяжелая бюджетная ситуация. Но если платить все равно придется, то дайте людям возможность голосовать рублем. И конечно, я рьяно буду защищать накопительную пенсионную систему, потому что это деньги, проходящие через голову. Человек понимает, на что он будет жить дальше.

В нынешний трудный момент я осмеливаюсь утверждать, что у нас есть будущее — если мы сможем совершить такой поворот, решить проблему, которая затаскивает нас в колею, заставляет двигаться то в одну сторону, то в другую. Если мы сможем совершить поворот в сторону пространственного, а затем и человеческого потенциала, то у нас есть будущее. И будущее это достаточно интересное“. 

---

Реклама.  Для того, чтобы привлечь новых покупателей необходимо применять новые технологии в развитии вашего бизнеса. Вашему вниманию информационные киоски 55 дюймов. Это мобильная система с металлическим корпусом, мультитач монитором, а также вычислительными мощностями. Приобрести его по выгодной цене можно в ООО «АВТОМАТ-СЕРВИС» (юр.адрес: 191040, г. Санкт-Петербург, проспект Энгельса, 16, 2 лита, п.16-н, ОГРН: 1077847497859).

---