91 год. Teodor Shanin: "Я – за беспорядок. Порядок – опасен. Конечно, порядок должен быть в определенной мере. Но порядок без немалой доли беспорядка и инициативы опасен. В условиях жесткой регламентации и единообразия нельзя развивать новые методы и новые дисциплины".
Когда я впервые увидела Теодора (1999?, делала с ним интервью для "яблочной" газеты), то подумала в восхищении: "Ого, да это настоящий живой Леонардо". Напросилась на второе интервью ("ого, он меня помнит"). Стала в библиотеках или редакциях искать его первые статьи в России (в "Коммунисте", Г. Бельской в "Знание - Сила", например), оцифровывала, потом поставили их на его персональную страницу). Потом проглотила его книги, не раз была на его семинаре по крестьяноведению и заинтересовалась социологией, поступила в "Шанинку", успев прочитать лишь пару книг по социологии (спасибо, что приняли).
Теодор - умный, знающий себе цену, с прекрасным чувством юмора человек. Умел по-доброму шутить и над собой, и над другими.
- Как это ты не знаешь, какой чай любишь?! (в кафешке)
- Как это Россию нельзя понять умом? ... что ли?
Прекрасно слепленная голова. А уши! Значительная и в росте, и стати фигура. Теплая макушка, через которую он наверняка общался с Тем миром, хотя и считал себя атеистом. "Я не преклонил колени ни перед кем, ни перед Богом".
На этой фото наша последняя с ним встреча на семинаре 20 ноября 2019 в "Шанинке" (кто же знал, что у Теодора в январе 2020 вдруг отключится внутренний моторчик, который казался вечным двигателем). На предпоследней встрече мы обсуждали дело о плагиате в "Шанинке", Теодору была очень неприятна эта история, и очень хочется, чтобы этот кейс наконец закрылся (если бы у виновницы "торжества" хватило бы силы духа и уважения к Теодору).
С Шаниным можно было говорить обо всем ("У тебя новый любовник?" вдруг мог спросить он, глядя на радостное лицо). Но не все он соглашался печатать, просил, например, убрать из интервью слова: "Вышка осталась слишком советским вузом. А я хотел изменить образование [в России] и изменил", и что-то другое нетривиальное. И все время сохранял оптимизм. Кажется, я его никогда не видела потерянным. И он никогда не врал ни сам себе, ни другим. Не лицемерил. При этом был хорошим дипломатом и умел находить общий язык с очень разными людьми. Умел использовать их таланты на пользу делу. Признавал ошибку в неудачном выборе первого ректора после себя еще до С. Зуева ("мы ведь думали, что декан лучшего факультета..."). Иногда был таким русским барином, не очень думая, можно ли было прожить на тогда маленькие зарплаты в "Шанинке". Рыцарь круглого стола: не раз приходил на помощь людям, которым была нужна срочная медицинская помощь (давал деньги, искал врачей).
Один раз попросил нас Александр Артамонов поставить на сайт МВШСЭН огромный портрет человека, которого очень ценил и уважал, еле отговорили. Но отговорили (он все же умел слушать). Был прекрасным рассказчиком, и его истории о жизни (которые внешний мир потом услышал в фильме А. Архангельского) стали для нас почти библейскими, ведь мы слышали их годами. И когда через 20 лет многие даже в Москве узнали о нем впервые, я не могла этого понять. "Он же столько лет был тут, рядом".
Интересно рассказывал о своем кабинете, который был очень уютным, его вторым домом, а потом ему пришлось оттуда уйти, и новый уже был не таким. Да и переезд в Газетный, и исчезновение первой библиотеки для меня - как гибель "первой цивилизации", первой "Шанинки". И до этого уход Лациса, Левады, Данилова, Батыгина, Крыштановского...
"Почему вы в России так любите кричать? Надо наоборот говорить тише, тогда вас начнут слушать", - сам он себя именно так и вел. Его нельзя было не любить. И он согревал людей и своим интеллектуальным, и душевным теплом.
