Межрегиональный интернет-журнал «7x7» Новости, мнения, блоги
  1. Республика Коми
  2. Поэт Альберт Ванеев

Поэт Альберт Ванеев

Валентин Гринер
Валентин Гринер
Добавить блогера в избранное
Это личный блог. Текст мог быть написан в интересах автора или сторонних лиц. Редакция 7x7 не причастна к его созданию и может не разделять мнение автора. Регистрация блогов на 7x7 открыта для авторов различных взглядов.
Поделитесь с вашими знакомыми в России. Открывается без VPN

АХ, СНЕГИРЬ, КРАСНОГРУДЫЙ  ТЫ  МОЙ…

                       

                        Светлой памяти АЛЬБЕРТА ВАНЕЕВА

                        Народного поэта Коми Республики, учёного-филолога

                               18 июля 1933 - 12 декабря 2001

                   

Как только я вспоминаю Альберта Ванеева, в памяти моментально всплывает  строка поэта, вынесенная в заголовок. А вместе с нею - таёжная полянка, залитая холодным солнцем, и глубокий снег  первозданной белизны. В этом Белом Раю купается библейской красоты красногрудая птица…

Пока живу, образ, навеянный ванеевским «Снегирём», будет преследовать меня, и не иссякнет желание крикнуть: «Ах, Альберт, добронравный ты мой!..», потому что Ванеев был человек неподдельной чистоты, исключительной добросовестности, редкого трудолюбия и высоких  нравственных устоев, даденных ему с первым дыханием. Именно такая ипостась поэта и учёного  сложилась в моём сознании и существует там уже полвека…

 

Всё чаще в мою оглушительную Океаническую даль докатываются, как  отголоски осеннего грома, сообщения об уходе из жизни друзей, с которыми не всегда часто встречался, не всегда проводил многие часы и дни, но постоянно чувствовал их близость, биение их сердец и преданность, возникшую однажды и навсегда. Одним из  таких людей был для меня  Альберт Ванеев. К сожалению, мы встречались редко, не общались семьями, даже не бывали друг у друга в гостях, однако я всегда чувствовал его надёжную руку.

        

Мы познакомились зимой 1962 года, когда Алик приезжал в Воркуту в составе большой  группы коми писателей. В этой представительной делегации он был самый молодой. Вероятно, возраст и послужил первоосновой нашего духовного  притяжения: ему было всего 29, мне 32. Поговорили о жизни, о поэзии, почитали стихи, посидели рядом на банкете, устроенном в честь республиканских литераторов…и на время забыли  друг о друге.

Следующая встреча, уже довольно долгая и основательная, состоялась через полтора года - в июне 64-го - в Доме творчества  писателей «Лемью».

                             

Шустрый катерок бежит по Вычегде--

Белый-белый…

Белый катерок

Поцелует берег там, повыше, где

Теремок взбежал на бугорок…

Старый теремок, крутая лестница

Закружили голову мою…

Дебаркадер шамкает и плещется,

Дебаркадер с вывеской «Лемью»…

Ах, Лемью, - тревожное название:

Ели, плёсы, белая коса,

        Голубая даль без расстояния,

Врезанная намертво в глаза.

Я заметил: у лодчёнки утленькой,

Свежий и не высохший ещё,

Я заметил след от дамской туфельки –

Тонкий, новомодный каблучок.

Женщина прошла по волглой кромочке,

 Ровно и торжественно прошла…

 Может, то не женщина, - девчоночка,

 Модненькая чёлочка была.

 Я пошёл за каблуками тонкими:

  Вот они взошли на косогор

  И пропали под густыми ёлками,

  Берег обступавшими в упор.

  Пахло хвоей и примятой мятою,

  Старый бор таинственно молчал…

  Что же, что же, что же необъятное

  Я навек сегодня потерял?..   

        

В этом двухэтажном тереме, окруженном старыми соснами и елями, мне предстояло несколько недель соседствовать с Ванеевым, его прекрасной женой и маленькой  дочерью. В те годы добраться в Лемью сушей было невозможно, и мы договорились встретиться всей компанией на сыктывкарском дебаркадере. Тогда я впервые увидел жену Ванеева – Ирину. Она показалась мне очень похожей на коми красавицу Луизу - супругу писателя  Рекемчука…

 

Половодье было еще в разгаре. Река разлилась широко, до горизонта, вспененная вода несла вывороченные с корнем деревья, брёвна с разбитых плотов,  не до конца растаявшие льдины, горы щепы, мусора, и  наш катер с трудом одолевал  эту  опасную стремнину.

        

В Доме нас приветливо встретил и расселил по комнатам уполномоченный  Литфонда  Павел Григорьевич Доронин - один из зачинателей  крупномасштабной прозы в коми литературе, член Союза писателей с довоенных времён.  Тогда ему было не более 60-ти, но он казался нам очень старым, патриархальным. И мы (за глаза, естественно) прозвали его «Патриарх». С некоторой степенью доброй иронии.

 

Всё лето  Павел Григорьевич жил в Доме творчества  почти безвыездно. Возле лестницы на второй этаж была маленькая комнатка  с дровяной плитой. В этой скромной обители жил всё лето неприхотливый уполномоченный Литфонда, а на плите варил в закопчённом казанке  «штатное» блюдо - крупяную похлёбку. По готовности варева, Павел Григорьевич крошил хлеб (прямо в эту старинную посудину) и добродушно приглашал нас к столу, зная наверняка, что в долгу мы не останемся, хотя и неизменно отказываемся от угощения под благовидными предлогами. Ироничный Ванеев называл  блюдо Доронина «пищей богов», и всякий раз при упоминании об этом заразительно смеялся. Помогал Павлу Григорьевичу (в качестве завхоза) тоже писатель - Володя Ширяев, корреспондент республиканского радио…

        

Чуть выше по течению, на таком же высоком и крутом берегу, располагался  Дом отдыха Облсовпрофа. В столовой этого Дома назначено  было кормиться отдыхающим писателям. Но пользовались мы этим столом  редко. Во-первых, там не очень вкусно готовили, во-вторых, утром, как правило, дружно просыпали завтрак, на обед тоже не всегда успевали, а идти вечером семь вёрст киселя хлебать не хотелось.  Основу нашей пищи составляла рыба, во всех её мыслимых разновидностях, вплоть до печёной на камнях. Рыбу мы «ловили» вёдрами у профессионалов, естественно, за соответствующий «литраж». Поэтому магазинчик при Доме отдыха получал от нас свою основную выручку и, думается, значительно перевыполнял  план…

        

В то время Алик уже защитил диссертацию и был, если не ошибаюсь, самый молодой кандидат наук  в армии национальных филологов. (Кстати, в Советской Армии он тоже успел послужить после окончания истфилфака пединститута. Затем окончил аспирантуру. Ванеев всё делал добросовестно, в меру отпущенных ему дарований).

 

Он уже лет пять публиковал стихи в республиканской печати и, по-моему, выпустил несколько поэтических сборника. У меня тоже как раз вышла  стихотворная книжица, так что стимул работать был. В «Лемью» я начал сочинять одноимённый цикл стихов, который малой толикой цензура пропустила в книжку «Край земли». Алик в то время занимался литературоведческим исследованием, посвящённым Ивану Куратову…

 

Установилась прекрасная солнечная погода, и мы много послеобеденного времени проводили на воде. В Лемью я написал стихи, посвящённые Ванееву:

                                          

Возьмем с тобою лодку лучшую,

В корму забросим пиджаки,

И подналяжем на уключины,

Чтоб сорок взмахов—полреки…

 Войдём в зелёную протоку

 И разом поубавим прыть:

 Здесь так покойно и глубоко,

 Что даже страшно говорить…

 

А впереди горят озёра

Так, что не вытерпеть глазам.

И лес торжественно, как город,

Уходит к самым небесам.

Там сохнут сети на перевязи,

Там дым рыбацкого костра…

 

Не говори мне о поэзии,

Нас обступающей с утра,

Молчи, и поглощай без жалости,

Грузи в бездонные глаза –

Весь этот мир, до малой малости,

До брызг, летящих от весла.

Чтобы потом, когда случится

Тебе об этом вспоминать,

Ты смог вот так же удивиться

И восхищённо помолчать…

 

Алик очень любил грести. И делал это мастерски. У него был  красивый торс (отнюдь не кабинетного поэта) и сильные мускулистые руки: в каждом взмахе вёсел чувствовалась завидная мощь. Прямые чёрные волосы при энергичном движении торса падали на лоб и рассыпались. Умные проницательные глаза, с неизменной иронической искоркой, смуглые щёки,  с очень ранними вертикальными морщинами напоминали мужественный  портрет Александра Грина  с его романтической Ассолью, бегущей по волнам.

 

И я понимал, почему умная и красивая (редчайшее женское сочетание) Ирина Михайловна выбрала в мужья Альберта Егоровича, хотя, надо думать, ей было не очень просто прожить более четырёх десятилетий с этим преданным мужем, прекрасным отцом и заботливым семьянином. Был у Ванеева традиционный мужской порок, который могла терпеливо сносить и прощать только по-настоящему мудрая женщина.

          

Как человек исключительно совестливый и легко ранимый, Алик очень страдал от этого порока,  трудно и мужественно  (не всегда успешно) с ним боролся. Он несколько раз втаскивал на Голгофу свой крест  и покорно разбрасывал руки, дожидаясь приговора Пилата. Палач уже стоял наготове - с гвоздями и молотком. Но прокуратор, к счастью, обращался за окончательным приговором не к первосвященнику и Синедриону, а к самому Кесарю, который  (до восхождения на высокий престол) имел некоторое отношение к труженикам Пера и Орала, считаясь негласным их покровителем. Кесарем в то время был  Иван Павлович Морозов – первый секретарь Обкома КПСС.

 

Незадолго до моего приезда в Воркуту будущий хозяин огромной республики, нафаршированной несметными богатствами, закончил ВПШ (высшую партийную школу)  и некоторое время стажировался в Воркуте  у высококлассного журналиста Макса Рошала – моего друга и предшественника по собкоровской работе в «Красном знамени».

        

Но вернёмся в Лемью, поскольку путёвки наши ещё далеко не закончились. А половодье быстро пошло на убыль,  обнажились старицы, протоки и плёсы. У дороги, ведущей в Дом отдыха, вспыхнула белая кипень черёмухи. Только-только появилась и сразу стала народной любимицей  песенка Шпаликова «Белый пароход»

 

«Пароход белый  беленький - дым над красной трубой, мы по палубе бегали, целовались с тобой…» Видимо, песня пришлась по вкусу  массовику-затейнику Дома отдыха, поскольку динамик на столбе у столовой разносил её по лесной и речной округе  с утра до ночи…

А по реке катера тянули нескончаемые плоты, вверх и вниз шли белые пароходы, как бы демонстрируя слова песни…

        

После обеда мы брали в прокат лодку, для «отвода  глаз», укладывали в носовую часть связку удочек,  которые ни разу не разворачивали. Ставили под ноги банку с червями (их во множестве добывал где-то Володя Ширяев), и по нескончаемым  протокам  добирались к рыбакам, чтобы обменять на пару «белоголовых» очередное ведро трепещущего под солнцем живого «серебра», только что вынутого из сети. Путь в обе стороны занимал несколько часов, что было вполне достаточно для оправдания обильного улова перед лицом  братьев-писателей. Особо ревностно относился к нашим обильным уловам коллега (назовём его Попов, поскольку писателей с этой фамилией в республике много), который искренне верил, что мы прикормили рыбное место, но в компанию не напрашивался, поскольку это не принято у настоящих рыбаков...

 

Всю дорогу читались стихи, свои и чужие, или  заводились беседы о жизни и литературе. Это было время боевого настроя нашего поколения, веры в светлое будущее, хотя хрущёвская «оттепель» уже подходила к концу, как и политическая карьера самого Никиты Сергеевича. До знаменитого Октябрьского Пленума и  ухода эксцентричного вождя в дачное заточение оставалось четыре месяца. Но наш энтузиазм и вера в решительные перемены к лучшему были ещё искренними.

 

Как-никак, мы принадлежали к числу молодых людей, которых позже назовут «шестидесятники». А Ванеев вообще был молодёжным лидером - Нештатным Секретарём Обкома Комсомола! Вот такую придумали  ему  должность за большие заслуги перед молодёжью республики. Ещё тогда, в Лемью, он говорил мне, что задумал и делает первые наброски «Баллады о мальчишках» (через несколько лет за эту вещь ему будет присуждена премия Коми Комсомола). В то время я увлекался фотографией, много снимал, в том числе и семейство Ванеевых (часть  снимков у меня сохранилась)…

 

*     *     *  

Но вот природа отреагировала на цветение черёмухи и основательно подпортила погоду: похолодало, зарядили дожди, и  мы засобирались домой.

 

Прощай, Лемью.

Прощай до лета.

Прощай, уютный теремок,

Сработанный большим поэтом,

Что в деле этом ведал толк.

Прощайте омуты и плёсы,

Прощайте звонкие боры;

Я искурил все папиросы,

Я истощил запас махры,

Осталось по одной затяжке

На всю курящую семью.

И как ни горестно, ни тяжко –

Прощай, Лемью,

Прощай, Лемью.

Прощай, береговая кромочка

(Ведь до сих пор не улеглось).

Простите, женщина-девчоночка,

Что повстречаться не пришлось…

 

 

Мой долгий северный отпуск только еще начинался: я улетел из Сыктывкара в Москву, а оттуда - в санаторий «Поречье» - под -Звенигородом. Это был очень маленький, человек на 50, семейный Дом  больничного типа, расположенный в бывшей помещичьей усадьбе, с флигелями и огромным декоративным садом по берегу Москвы-реки. Основными обитателями оказались немолодые люди, перенесшие инфаркты, инсульты и операции на сердце. Я в то время был ещё, слава Богу, здоров, так что санаторная публика была для меня малоинтересной. Поэтому, чтобы не терять драгоценное время, в «Поречье» начала писаться повесть «Я учусь жить». Завершённая весной будущего, 65 года, рукопись была отослана в Коми книжное издательство, с которым сложились хорошие творческие отношения.

        

Поскольку с прозой мне фатально не везло, то одновременно с окончанием этой работы  я получил известие о том, что моя предыдущая повесть «Георгины» («Прости меня, грешную») украдена неким окололитературным проходимцем, переведена на мордовский язык  и дважды издана в Саранске. Пришлось возбуждать против плагиатора уголовное дело, которое очень скоро решилось в мою пользу…  

 

Однако с новой вещью начались и новые метаморфозы. Дело в том, что повесть рассказывала о трудной судьбе женщины, преступившей однажды закон и проведшей в лагерях и тюрьмах четверть века. Повесть была построена на фактическом материале с использованием дневников конкретной героини  (фамилия несколько изменена).

Но к власти уже пришёл Брежнев, который начал фактически открытую реабилитацию Сталина и связанных с ним беззаконий.  Всякие вольные высказывания на эту тему стали наказуемы. Закрытым постановлением правительства даже слово «лагерь» было изъято из обращения и заменено на «исправительно-трудовую колонию». И хотя в моей повести  речь шла не о политических заключённых, а всего лишь о голодной девочке, которая совершила свою первую кражу в блокадном Ленинграде, рукопись проходила с огромным трудом: было собрано шесть(!) рецензий, две из них - Союза писателей РСФСР. Трижды проводились издательские редсоветы с участием ведущих критиков республики. На последнем (очень бурном) заседании  ведущий критик Анатолий Микушев заявил, что не видит в повести ничего крамольного, а  выпуск книги сделает честь издательству. И рождение книги   было поставлено в план  1968 года…

        

В начале декабря я летел отдыхать в Сочи  и  несколько часов задержался в Сыктывкаре между авиарейсами. Директор издательства  сказал мне, что строгий цензор Климушев подписал рукопись «В свет», книга ждёт очереди в типографии, а я могу получить гонорар; как раз бухгалтер ушла в банк за деньгами. Время вылета поджимало, была пора ехать в аэропорт. Раевский обещал прислать в санаторий и гонорар и сигнальный экземпляр книги.    Но через две недели  я получил экземпляр рукописи и сопроводительное письмо, в котором директор сообщал, что издание приостановлено «Белым Домом» (так неофициально называл Обком КПСС).  Степан Семёнович рекомендовал  на обратном пути «поискать правду в столице». Я так и сделал, хотя был увеждён, что это совершенно бессмысленно.

        

В Москве я добился приёма к чиновнику высокого ранга  Росиздата - Лазарю Карелину, который обещал разобраться и велел позвонить через несколько дней.  Звонок, как и следовало ожидать, был чистой воды проформой. Издание, сказал московский чиновник, приостановил обком партии, которому на месте виднее, что вредно, а что полезно советскому читателю…

        

Я снова прилетел в Сыктывкар, но в издательстве мне не смогли (или не захотели) объяснить, каким образом рукопись, прошедшая все цензорские стадии и подписанная «В свет», попала из типографии в отдел печати обкома и возвратилась с традиционным партийным штампом: «Идеологически вредная вещь. Л.Россохин».

        

Так росчерк пера одного партийного функционера, не самого высокого ранга и мало смыслящего в литературе, мог уничтожить мнение целой армии профессиональных рецензентов, писателей и критиков.

 

В тот день я позвонил Ванееву и мы встретились на «нейтральной» территории. Алик уже знал о моих неприятностях, поскольку среди пишущей братии такие сенсации разлетаются со скоростью звука, вызывая сочувствие  друзей и радость «доброжелателей». Ванеев, естественно, очень мне сочувствовал и сказал, что в типографии у него есть человек, через которого он попробует провести «писательское расследование». Не могу понять почему, но меня интересовала именно механика этого коварного происшествия. Хотя в те времена могло случиться и не такое…

Оставались ещё две отпускные недели, которые я решил провести  на Украине с пожилыми родителями. А на обратном пути  в Воркуту снова остановился в Сыктывкаре и встретился с Ванеевым. Алик прямо-таки детективно расследовал все детали и очень образно изложил  картину «похищения» повести из типографии…

        

А было так. Коми поэт, уже тогда неофициально именовавшийся «классиком», по долгу службы  посещал типографию. Будучи человеком любознательным, он частенько приостанавливался у печатных машин  и окидывал беглым взглядом выпускаемую продукцию. К этому типографские работники привыкли и не обращали на поэта внимания.

        

В тот злополучный день, пробегая мимо машины, на которой печатник делал пробные оттиски моей повести, «классик» остановился и стал, как бы между прочим, просматривать свежие листы; где вероятно, обнаружил запрещённые слова «лагерь, зона, тюрьма…», после чего движения его стали торопливо-заинтересованными и нервными. Затем  он схватил с верстака весь ворох оттисков, заглянул к типографскому начальству и побежал   «куда надо». Там, естественно,  всегда ждали бдительных разоблачителей антисоветской крамолы  и ставили им дополнительные очки, которые учитывались при распределении званий, орденов и всевозможных привилегий…

        

Дальнейшее известно. Остаётся только добавить, что бессмысленная борьба за издание книги продолжалась ещё целый год. Писались новые рецензии, собирались редсоветы, но ничто не могло отменить приговор Леонида Россохина. И типографский набор был рассыпан. Более того, автор внесудебного приговора получил служебное повышение: стал  главным идеологом Воркуты, так что я попал в его непосредственное партийное подчинение…

          

Не хочу бросать тень на покойного Альберта Ванеева и  потому не называю имени «классика». Он уже очень стар. Желаю ему еще  долгих лет жизни и неизменной убеждённости в правоте дела, которому он внештатно (а может, и штатно?!) служил, ограждая советское печатное слово от литературных врагов советского народа. Думаю, он не доискивается причин крушения идеологии, павшей ровно через двадцать два года и два месяца после описанных событий. И, слава Богу, если эта мысль его не тревожит. Душевный покой на старости лет - святое дело…

        

А мы продолжали встречаться с Ванеевым во время моих посещений Сыктывкара. Вместе выступали на нескольких литературных вечерах в рабочих коллективах. В конце 60-х заканчивалось строительство Сыктывкарского лесопромышленного комплекса и писатели были на этой гигантской стройке частыми гостями. Выступал там и я в компании с Альбертом, и написал большое стихотворении «ЛПК». Затем переехал на постоянное жительство в Архангельск, но продолжал следить за публикациями друзей в Коми республике и за её пределами. И очень радовался их успехам.

Моё последнее (одностороннее) общение с прекрасным семейством Ванеевых состоялось в конце 1994 года. Это было письмо Ирины Михайловны, которая просила  прислать подробную автобиографию для  библиографического издания, которым она занималась. Но беда в том, что письмо искало меня слишком долго: оно было адресовано в Архангельск, оттуда переслано в Украину, затем в Хайфу, где   несколько месяцев  дожидалось моего возвращения из Южной Африки. Но и тогда я не смог ответить, поскольку как раз  истёк срок аренды квартиры, которую хозяин уже продал, и нам пришлось срочно съезжать. Во время этого суматошного переезда письмо Ирины Михайловны было потеряно.

 

В то же время началась наша подготовка к переезду в Новую Зеландию. И я не могу простить себе, что не написал Ванеевым, пусть даже с годичным опозданием. Но я просил прощения у них через общих знакомых, которые держали (и держат) меня в курсе всех республиканских дел. Я знал, что Алик  страдает от гипертонии, что лежал в больнице, что  продолжает много работать, в том числе - над республиканской Энциклопедией. Да ещё завершает докторскую диссертацию. И я радовался завидной энергии старого друга, его молодым замыслам и зрелым свершениям. Поэтому, вероятно, известие о  скоропостижной смерти Ванеева было для меня ударом молнии, внезапным выстрелом, от которого замирает сердце, а Время лукаво прищуривает глаз и говорит: Memento  mori  - помни о смерти. 

Это касается всех!..

Материалы по теме
Мнение
21 февраля
Анастасия Буракова
Анастасия Буракова
Никогда не разблокируйте свое мобильное устройство по просьбе силовиков
Мнение
18 января
Татьяна Смирнова
Татьяна Смирнова
Вы видели, как плачут коровы? Кому выгодно гробить государственную скотину?
Комментарии (16)
Мы решили временно отключить возможность комментариев на нашем сайте.
Анелия Горская
17 июл 2011 20:10

Спасибо за напоминание о завтрашнем дне рождения Альберта Ванеева.
Огню души
уж, вроде, не вернуться...
Но стоит дунуть - полыхнёт костром!
Уставшие желанья встрепенутся,
взгляд снова вспыхнет юным озорством!

Хотя б ещё разок, как было прежде,
поймать коня и вновь, галопом, в путь!
Мчать напрямик! Блаженствуя в надежде,
что встречный ветер переполнит грудь!

Хотя б ещё разочек с детворою
в сугроб зарыться, отпугнув мороз...
Хотя бы разочек с пылкой прямотою
ударом подлецу расквасить нос!

Захохотать бы! Чтоб с берёз серёжки
от смеха осыпались бы с листвой!
Где умники закрыты на застёжки, -
с открытым сердцем вновь ввязаться в бой!

Хотя бы разок, рискуя, но умело
нырнуть с обрыва, воду сбив плечом!
Пройтись по жалу бритвенному смело, -
чтоб больше уж не каяться ни в чём.

валентин
18 июл 2011 04:01

Уважаемая Анелия!
Спасибо за стихи, написанные человеком, умеющим очень тонко чувствовать. Прекрасно, что в России ещё не до конца уничтожена популяция таких людей. Герой моего эссе был бы рад прочитать эти строки. Он был очень чувственный человек. А его уже почти 10 лет нет с нами. Но живы читатели и почитатели этого замечательного поэта и тонкого лирика. Будем надеяться и верить, что он нас слышит в день своего рождения. Желаю Вам, госпожа Анелия, здоровья и благополучия. Всегда искренне. В.Г.

Анелия
18 июл 2011 21:44

Спасибо и Вам, Валентин. Я знала и Альберта и Ирину, очень болезненно переживала их уход одиного за другим. Теперь, посещая Центральное Сыктывкарское кладбище, я непременно подхожу к их захоронениям. Они снова вместе. Я прошлый раз привела его стихи в переводе В. Гордеева. А сегодня, в день рождения Альберта, из книги, подаренной мне, в переводе А.Расторгуева такие слова поэта:
В слова и души вслушиваюсь чутко.
Но никогда во имя тишины
я не ломался под чужую дудку
и не ломал ни шапки, ни спины.

В коленях от испуга не сгибался
заученным движение раба
и оттирать платочком не бросался
усердный пот с чиновничьего лба.

Богатство предкам не было в обычай.
Но торговать лишь собственной добычей
мне прадеды - охотники велят.

И если руки с головой на месте
и не мизинец в ремесле и чести -
к чему хвостом угодливо вилять?

Светлая память поэту Альберту Егоровичу и его подруге-жене Ирине Михайловне.

Читал...не понял
18 июл 2011 22:32

них... (ничего)
похоже на каганцовские вирши...отстойц

Тому, кто ничего не понял
19 июл 2011 21:44

А.Ванеев
Поэзия загадочна, как женщина,
У Музы - не куриные крыла.
Не всем её объятия обещаны.
По целине тропа её легла.

За птичьими, быть может, вереницами
слетит она по ясному лучу.
А, может, за годами многолицими
я облика её не различу...

На то она и трепетная Муза,
что редкие достигли в ней союза,
немногие взаимность обрели.

Но счастье для меня в тени сомнений
всю жизнь искать её прикосновений
средь милой сердцу северной земли.

Доп. комментарий. Это поэт пишет о своём творчестве. Но я думаю, многие слова здесь относятся к тем, кто глух к разговору о поэзии. Желаю успехов.

Спасибо...
19 июл 2011 22:39

Стихи или нравятся, или не нравятся...эти не нравятся...
Успехов Вам ))

Андрей
20 июл 2011 12:31

Неплохие воспоминания- видно, что автору поэт не безразличен был.
Одно режет- зачем про свои проблемы писать? Может, и не идеология виновата? Просто не очень гениальные "вирши" были? Или куратор из-за океана заставил "мёртвого льва" пнуть? В противном случае на параноидальный бред похоже.

Защитник - Андрею
20 июл 2011 17:14

Уважаемый Андрей, рекомендую познакомиться с биографию автора, для чего сделать соответствующий клик мышкой. Тогда поймёте, сколько надо увидеть и пережить, чтобы иметь право писать не только о других, но и о себе. Есть литературный жанр, который называется ЭССЕ, предусматривающий присутствие автора в его воспоминаниях о других. Именно этим непростым жанром написаны все материалы В.Гринера - прекрасного эссеста, у которого есть чему поучиться. Рекомендую в качестве учебного пособия всем малообразованным посетителям сайта, желающим рецензировать литературные материалы.

Защитнику
21 июл 2011 00:33

Я верю Вам на слово, автор- гений. И только кровавый коммунистический режим не дал ему раскрыться во всей красе. Как и куче таких-же гениев- диссидентов, которые с придыханием описывают ужасы кровавого режима.(А больше и читать у них нечего).

А свои советы- у кого и чему учиться, оставьте при себе, пожалуйста. Учителя мои на полке стоят, и на Родину свою, какая-бы она не была, они не гадят.

Защитник-Андрею
21 июл 2011 06:44

Не знаю, в каком Вы пребываете возрасте, товарищ Андрей, но наверняке принадлежите к партии едросов или сочувствующих, то есть - к сообществу воров и провокаторов, которые основательно зашорили Ваши глаза и зомбировали мозг. Вероятно, вы ничего не смотрите, кроме российского телевидения, полностью фальсифицированного, как и вся остальная пресса. Какой же Вы патриот России, если спокойно наблюдаете насильственное уничтожение России членами воровского кооператива "Озеро"? Недолго осталось. И тогда, вполне вероятно, перекинетесь в другой лагерь - станете записным демократом. Эх, юноша, учиться Вам надо. Учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин. Или труды этого гения Вы тоже не читали, как и труды автора, о котором взялись судить. Стыдно, товарищ Андрей, быть в ХХ1 веке одноклеточным существом, как Эллочка-Людоедка.

Защитнику
21 июл 2011 13:34

Если Вы думаете, что своей площадной бранью меня обидите- ошибаетесь. Вы лишь свой умственный уровень показали, по моему мнению, не очень высокий, да Бог Вам судья.
Вы потрудитесь прочитать- что написал я. Где там хвала нынешнему режиму? Под "кровавым", который так в своём эссе исподтишка, как и все диссиденты, ругает автор, я, разумеется имел в виду Союз.
И ещё- биография у автора- жил в СССР, неплохо жил, переехал на Украину, потом в ЮАР, новую Зеландию- там, где теплее. Герой?

21 июл 2011 19:39

ЗАЩИТНИК - АНДРЕЮ
Уважаемый, когда Вы половину жизни проработаете в Арктике, заработаете пенсию и Вам будет 80 , то сможете жить там, где вздумается. А совковый патриотизм привёл к тому, что мы имеем в России сегодня при её бездарных руководителях. Читайте новый, замечательный пост автора, согласованный с очередным постановлением о борьбе с пьянством и алкоголизмом. И живите спокойно.

А. Попов
21 июл 2011 22:48

Спасибо уважаемому воркутянину Гринеру за прекрасные слова памяти и благодарности в адрес Альберта Ванеева! У нас с ним было почти шапочное знакомство: впервые на одном из Пушкинских праздников в Михайловском, где Ванеев был в писательской делегации, а я, как кошка, сам по себе...Потом я напомнил Альберту Егоровичу о той встрече уже в Сыктывкаре, принеся ему фотографии из того времени. Были автографы на книгах, последний из которых на томе "Энциклопедия Республики Коми". Мы в тот день даже поспорили о торопливости издания. Суть спора велась к тому, что по некоторым биографическим справкам редакция почему-то не побеспокоилась отыскать фотографии. Я не верил, что большого труда составило бы, например, отыскать фотографию геолога С.А. Голубева, лауреата Сталинской премии, к тому же, в то время ещё бодрого и для разговора, и для переписки. Ванеев согласился, что не всё удаётся и не всё успевается так, как хотелось бы, во второй том тоже, мол, изменений не внесёшь - сможешь, помоги в третьем томе: с текстом, подготовленным в том энциклопедии по другому, тогда ныне здравствовавшему лауреату Сталинской премии, А.М. Шмелёву я познакомил геолога, посетив его в Воронеже - геолог благословил и нужную фотографию в издание. Во всех встречах Ванеев запомнился постоянным оптимистом, улыбающимся, не унывающим. А главное - доброжелательным, настроенным на общение...И вдруг печальный день декабря и траурное оформление театра имени Савина...

Виталий Шахов
29 июл 2011 01:57

Спасибо за прекрасное эссе. И Лемью и Ванеев - как живые:) Может это и не скромно, но рискну предложить автору продолжение истории "теремка". Там, наверняка, знакомые ему лица: http://7x7-journal.ru/post/12163

29 июл 2011 14:34

Жду Вашего предложения, Виталий. Вы случайно не родственник писателя Петра Шахова, которого я знал по Союзу писателей и его работы в книжном издательстве? Всегда искренне. В.Г.

Виталий Шахов
31 июл 2011 00:11

Так я, вроде, ссылку сделал:))) Этот очерк выходил и в АРТе. Вызвал противоречивую реакцию "мэтров". Простили, поскольку следом вышел мой перевод отцовской повести "Синий патефон". Так что я, действительно, родственник. Сын.

Стать блогером
Новое в блогах
Рубрики по теме