«У нас три достопримечательности: комплекс конезавода, редкая русская верховая порода лошадей и начкон Владимир Константинович Фролов», — говорят жители рабочего поселка Старожилово в 50 км от Рязани.

Это типичный российский поселок с населением около 5 тыс. человек. Частные и двухэтажные блочные дома, березовая роща, новые коттеджи — а за ними готический замок конца XIX века. Стрельчатые окна, зубчатые высокие башенки на крыше, ромбовидный орнамент из желтого кирпича на красном фоне — это тренинг-конюшня с манежем для тренировок. Промышленно-усадебный комплекс построили по проекту архитектора Фёдора Шехтеля для барона Павла фон Дервиза, кавалериста и промышленника. 200 лет назад здесь было более 2,5 тыс. лошадей, которых он продавал на царский двор и в гусарские полки.

Лошади лениво прогуливаются в леваде — огороженном дворике перед конюшней. Подходят на зов, вытягивают шеи через ограду, внимательно смотрят: «Морковка есть? А хоть черный сухарик?» Гнедые, чаще вороные — в дореволюционное время порода называлась орлово-ростопчинской (по фамилиям заводчиков).

Поголовье почти исчезло во время Первой мировой и Гражданской войн: лошади погибли в боях. Оставшихся добивали красноармейцы, как «буржуйский пережиток прошлого».

В начале 1930-х годов энтузиасты разыскали несколько чистокровных лошадей, от которых на украинском Деркульском конезаводе появилось новое поголовье. Породу назвали русской верховой, чтобы никого не раздражать фамилиями бывших аристократов. В 1941 году лучших скакунов немцы вывезли в Германию, и порода снова оказалась под угрозой исчезновения. В середине 1950-х годов первый генсек Советского Союза Никита Хрущев решил, что «наступила эра тракторов и комбайнов», а коневодство чересчур убыточно. Он велел засеять пастбища кукурузой, племенные лошади отправлялись прямиком на мясокомбинаты. Порода снова исчезла.

В третий раз ее восстановлением занялись в 1978 году в рязанской глубинке — на Старожиловском конном заводе. К тому времени начальником конной части уже два года работал 28-летний выпускник ветеринарной академии имени Скрябина Владимир Фролов.

— В том году приезжали телевизионщики. Попросили меня верхом проехать, а сверху эту запустили… которая снимает и жужжит. Точно, дрон. Оседлал Ходару, пустил ее легким галопом, а ей шум не понравился, она в сторону дернулась. Пришлось схватиться за гриву, но я не упал. Да я бы и сейчас сел верхом, но заезженных лошадей не осталось. Раскупают их понемногу, — рассказывает Владимир Фролов.

Он родился в селе Староюрьево соседней Тамбовской области. Лет в пять уже крепко сидел на любимом коне.

— «Учись, чтобы не пришлось всю жизнь коням хвосты крутить, как мне», — говорил отец. Он был заядлым конником, все разговоры в семье сводились к лошадям. Эта любовь у меня от него, а у него — от своего отца. У меня был любимый конь Лубок, наполовину рысак. Отец работал в совхозе; он вставал в четыре утра, запрягал Лубка в линейку [длинная повозка с продольной скамьей] и вез доярок на работу. Какие песни они всегда пели! — вспоминает Фролов.

После школы Владимир поступил в техникум на факультет «Электроснабжение железных дорог». На следующий год его призвали в армию. Фролов до сих пор удивляется, как все «срослось» в его судьбе: тогда из этого техникума в армию не призывали, но в 1967 году началась арабо-израильская война и «международное напряжение» вместе с ней. Так Фролов попал не просто на срочную службу, а в конный эскадрон ЦСК.

Высокий и прямой, как всадник на соревнованиях по выездке, начкон заметно прихрамывает из-за старых травм. Первым делом идет на конюшню. Лошадей выведут в левады ближе к вечеру, когда немного спадет жара. Фролов проходит вдоль денников. К одним лошадям заходит и заботливо хлопает по шее, с другими разговаривает: «Какая хорошая девочка, вся в папу», «Попозже погуляешь, потерпи».

На каждом деннике табличка с кличкой лошади и именами родителей. Фролов наклоняется, чтобы прочитать.

— Я уже только на имена родителей смотрю — их помню. А эти уже не при мне рождены. Так, это у нас Дарси… в роду должен быть латвиец [латвийская порода лошадей с примесью крови орловских рысаков], — бормочет себе под нос Фролов. — Ну точно: отец — Изборник, мать — Дефензива, как раз ее отец и есть латвиец.

Чаще всего лошадей этой породы используют в выездке — дисциплине верховой езды, когда лошадь «танцует». Фролов любит сравнивать русскую верховую с птицей феникс, которая исчезает, но снова возрождается. Он считает, что эта порода лошадей отличается от других прежде всего умом и характером: быстрее учится выполнять элементы верховой езды, предугадывает желания всадника. Но есть особенность: если грубо дернешь поводом, причинишь боль шенкелем — перестанет слушаться. «У нее настоящий русский характер — гордый и непредсказуемый», — описывает Фролов любимую породу.

Он помнит сотни лошадиных имен и их родословные до седьмого колена. Через его руки прошла тысяча жеребят — столько было продано из Старожиловского конезавода в хозяйства других регионов и стран. Над только что рожденным жеребенком здесь обязательно проводили ритуал: выпивали по 50 грамм водки из яичных скорлупок, но не «до дна», а остатки выплескивали на копытца.

О лошадях Фролов может говорить с утра до ночи. Он был «лично знаком» с двукратным чемпионом Олимпийских игр Пеплом, на котором выступала советская спортсменка Елена Петушкова, и Софистом — конем легендарного маршала Сёмена Будённого. Фролов познакомился с ними в конце 1960-х, когда служил в конном эскадроне ЦСК.

— Однажды Елена Владимировна [Петушкова] помогла мне купить одежду, когда мы были в Германии на соревнованиях. Она отлично знала английский, без нее я бы не справился. Петушкова любила сама седлать своего Пепла, но она работала в МГУ, поэтому в будние дни приезжала на тренировки ранним утром. Готовить лошадь приходилось «срочнику». Он постоянно ворчал, мол, не дает выспаться, нашлась тут амазонка! А Петушкова оправдывалась, что после работы ей никак не выкроить время, и носила «срочнику» шоколадки. Честь побыть денщиком у Будённого нужно было еще заслужить, и мне удавалось. Ухаживал за его Софистом, бывал на даче в Баковке — там у него тоже было две лошади, — вспоминает Фролов.

— Я ему уже сколько лет говорю: Владимир Константиныч, садитесь писать мемуары, а он — ни в какую! — перебивает бывшего начальника бригадир конной части Наталья Калинина. — Говорит, что не писатель, не получится ничего. А кому ж еще писать, как не ему? Не мне же: не все знаю, я здесь всего-то 25 лет работаю.

Фролов и сейчас отмахивается. Говорит, некогда: нужно снова спасать породу да и «Валентине Петровне [жена Фролова] надо еще помочь огурцы закатать».

Барин, Герцог, Диксон, Импровизатор, Амаретто — такие причудливые клички принято давать племенным лошадям. В имени жеребенка должны быть первые буквы имен матери или отца. К примеру, отец рожденного в Старожиловском конезаводе, выступавшего под седлом мастера спорта международного класса по выездке Инессы Потураевой Амаретто — жеребец Аю-Даг, сын «короля выездки», неоднократного чемпиона СССР, победителя Олимпийских игр Абсента.

Эти знаменитые представители породы смотрят с картин, которыми увешаны стены музея истории конезавода. Он находится на втором этаже замка, открытые окна выходят в заросший тополем двор. Ветер колышет ленты медалей, роняет на пол грамоты и выветривает еле заметный запах старинного паркета.

— Прямо на этом месте в 90-е стояли передо мной бандиты. Хотели, как говорится, «замутить совместный бизнес»: здесь купить подешевле, где-то там продать подороже. Подмять меня не получилось, но сильно и не давили, — рассказывает Фролов, сидя на диване «под старину» из грубой кожи. — А в 80-е меня чуть не посадили.

Из-за засухи лошади и жеребята стали получать вместо свежей травы грубые комбикорма. Начался падеж, погибло 20 жеребят. Тогда это было ЧП областного уровня, виноватым вышестоящее начальство назначило начкона. До суда дело не дошло: обвинение развалилось. Тогда начкон в первый и последний раз хотел уволиться и уехать из Старожилова.

В первые 10 лет работы по восстановлению породы Владимир Фролов ездил по ипподромам в поисках подходящих производителей — далеких потомков русской верховой. Привозил лошадей, близких по крови к этой породе: арабских, ахалтекинских, орловских рысаков, — и занимался разведением потомства, близкого по всем параметрам к русской верховой. В 1997 году Всероссийский научно-исследовательский институт коневодства зафиксировал воссоздание породы и присвоил ей регистрационный номер.

Фролов стал ремонтировать помещение под музей и собирать экспонаты. Бился с начальством за возможность отремонтировать конюшню — в 1996 году в главном корпусе наконец-то появилась новая крыша. Время после перестройки у многих ассоциируется с упадком, но конезавод такая участь миновала: по словам Фролова, завод тогда жил лучше, чем в нулевые, а в нулевые — гораздо лучше, чем сейчас.

В 2000-е годы на Старожиловском конезаводе было больше 350 лошадей, сейчас — 180. В хозяйстве тогда было 6 тыс. га земли — осталось около 300. На конезаводе работало около 50 специалистов, в том числе 22 конюха, коневоды, берейторы, ветврач, шорник, плотник, кузнец. Конюх зарабатывал более 300 руб. в месяц — в то время это было чуть больше двух зарплат начинающего инженера. Сейчас в хозяйстве работают три конюха и один табунщик. Их заработная плата не превышает 15 тыс. руб. В конноспортивной секции занимались десятки детей и подростков, но в 2018 году пришлось распустить последних начинающих спортсменов из-за аварийного состояния манежа.

— Начальник конной части — это не должность, а звание, которое еще надо заслужить. Сюда можно прислать десяток начальников, лошадей можно перепродавать от одного хозяина к другому, но начкон Фролов всегда будет единственным. Таких больше не делают, — говорит бригадир конной части Наталья Калинина.

Три дыры в крыше главного корпуса усадьбы — одна снаружи, две внутри — для Фролова катастрофа. Он бы и рад отремонтировать все своими силами, но нельзя: промышленно-усадебный комплекс фон Дервиза с 2018 года — объект культурного наследия (ОКН) федерального значения. Невозможно просто взять и закрыть дыру фанерой. Наталья Калинина тренировала детей и подростков до последнего, пока крыша не обрушилась в третий раз.

Собственник усадьбы — Агентство по управлению памятников истории и культуры Минкульта РФ (АУИПИК). В 2020 году здание включили в проект «Возрождение исторических усадеб» федерального проекта «Культурная среда» нацпроекта «Культура», был разработан паспорт с вариантами современного использования. Замруководителя АУИПИК Денис Багаев сообщил «7x7», что сейчас они ищут инвесторов для восстановления здания.

Но крышу нужно ремонтировать сейчас, она продолжает разрушаться. Фролов не может смириться с такой бесхозяйственностью. Раньше он нанимал рабочих и каждую осень готовил усадьбу к зиме: белил, красил, проводил мелкий ремонт. Теперь он не имеет права это делать, даже если бы нашлись деньги.

— Разруха началась ближе к 2010 году. Четверть века назад конезавод стал акционерным обществом, и сначала «золотая акция» была у государства. Потом один начал скупать акции, другой… Контрольный пакет оказался в руках у гражданина Польши, который потом передал его бывшей жене. А она распродала земли под строительство. Племенное поголовье без пастбищных земель. И теперь часть этих земель один собственник арендует у другого. Цирк!

Сейчас бывшие земли конезавода принадлежат одному человеку, сами лошади — другому, а несколько строений комплекса фон Дервиза — третьему.

— Все должно быть единым целым, земля, лошади и конюшни не могут существовать по отдельности, они должны принадлежать государству. Пусть — капитализм, но государство-то никто не отменял, у нас должна остаться какая-то гордость? Русская верховая — это и есть наше достояние, к нему нужно относиться бережно, гордиться им. Частник — он что? Закончатся деньги, погрузит он лошадей в перевозку и отвезет на мясокомбинат. Я не про этого владельца, а вообще. И 40 лет коню под хвост, исчезнет порода, — расстраивается Фролов.

Он считает, что государство может вложиться в содержание русской верховой и всего старожиловского комплекса, просто пока никто не услышал его, Владимира Фролова. Значит, надо продолжать бороться. В этом его поддерживают большинство бывших сотрудников конезавода. Они говорят, начкон сделал все, что мог, но культ наживы и вечные ценности оказались несовместимы.

Бывший тренер Ольга Степанова живет в одном из зданий промышленно-усадебного комплекса фон Дервиза, в конце прошлого столетия приспособленного под жилье. Она уверена, что дом простоит еще 100 лет, если закрыть дыры в крыше. Но местные чиновники признали его аварийным, жильцов собираются переселить «в хлипкий новострой». Фролов пытается помочь жильцам остаться в усадьбе.

— Потому что он понимает: выселят нас — дом сразу же уничтожат, как уже наполовину уничтожили пустующие строения. Разобрали по кирпичикам, несколько раз поджигали. Владимир Константинович вместе с нами пишет запросы, жалобы. Он всегда был таким: старался для кого угодно, только не для себя. Кто-то остался при должностях, карьере и деньгах, он остался со своей мизерной пенсией. Полдома, которые ему выделили в советские времена, смог приватизировать, но это крохи по сравнению с другими. А ведь возрождение породы на 70% — его заслуга, остальные 30% — сотрудников конезавода, — говорит Ольга Степанова.

Такого же мнения и Наталья Калинина:

— Тут без него бы уже ничего не было. Конюшни растащили бы по кирпичикам, лошадей распродали по частным хозяйствам, и уже давно кончилась бы порода. Пока он с нами, плоховато, но держимся на плаву. А что нажил за 45 лет работы? Геморрой и «орден Сутулова»!

Обе сожалеют о вынужденном уходе Фролова на пенсию. Оставаться он уже не мог, потому что стал просто наемным работником, который даже не мог дать имя жеребенку. Супруга начкона Валентина Фролова, похоже, рада: говорит, что после его выхода на пенсию чуть ли не второй медовый месяц праздновала.

— Да я только три года назад его увидела, замужней женщиной себя почувствовала. У него всю жизнь были лошади, лошади, он фанат своего дела. Неделями в командировках пропадал, мотался по всей стране в поисках подходящих производителей. Нет конюха — он за конюха работать пошел, нет еще кого — он на подмене. Но я все понимала, не осуждала: знала, за кого замуж иду. Ни с удочкой, ни с корзиной для грибов я его ни разу в жизни не видела. Ничего его больше не интересовало. Да и сейчас все переписку ведет с чиновниками, не может он допустить, чтобы все развалилось.

Конный центр реабилитации побывавших в горячих точках военнослужащих — в этом Фролов видит спасение породы и всего комплекса. Считает это логичным: на нарядных лошадях орлово-ростопчинской породы когда-то гарцевали кавалеристы и гусары, на них не зазорно было показаться при царском дворе, более десятка лошадей русской верховой сейчас «служит» в президентском полку. Фролов направил свое предложение Сергею Шойгу, но получил отказ.

Фролов писал и губернатору Рязанской области Николаю Любимову. Тот начал поддерживать поголовье: за последние четыре года выделил субсидии на 20,665 млн руб. После обращений на прямую линию Владимира Путина предложения начкона «спустили на региональный уровень». Сейчас Фролов снова хочет просить помощи у президента, но уже в видеообращении, чтобы показать красоту лошадей и всего комплекса.

— В нулевые да и совсем недавно меня приглашали в Америку — там конеферма, есть несколько русских верховых. Я отказался: как куда-то ехать, если здесь вот-вот все развалится? Теперь думаю, столько спонсоров поддерживает наших футболистов. — Фролов делает паузу и морщится, как от зубной боли. — Может, и нам бы кто помог? Тому же Газпрому восстановить наше хозяйство было бы раз плюнуть. Чудеса же случаются. Вот в это верю: для русской верховой должно случиться еще одно чудо.

Перед тем как попрощаться, Фролов по-мальчишески опирается на поручни деревянной лестницы и перескакивает через пролеты. Идет к своей «Ниве» («Дети подарили!»), по дороге объясняет: чтобы объехать с проверкой четыре табуна верхом, уходил весь день, но когда в 2013 году появилась машина, стало гораздо легче. Пора помочь «своей Валентине Петровне» к зиме сарай разобрать, утят накормить и снова поговорить насчет покупки личной лошади — может, на этот раз разрешит?